НАРСПИ (II)

После симека

Пир прошел, прошел и симек,

Дни веселья улеглись.

Чередой однообразной

Потянулась в сёлах жизнь.

В поле черными пластами

Режут землю сошники;

У Нарспи кручина злая

Режет сердце на куски.

Под косою острой вьется,

Пригибается трава;

У Нарспи от злой кручины

Поникает голова.

С каждым днем сильнее солнце

Землю-матушку печет;

У Нарспи кручина злая

Сердце бедное сосет.

Каждый день с гвоздя сползает

Плеть ременная змеей:

Тахтаман, видать, сурово

Расправляется с женой.

Есть Сентти, мальчишка славный,

Он играет день-деньской:

Коромысло — конь ретивый,

Сам—наездник удалой.

Вдоль по улице широкой

Поднимает пыль горой;

Черный весь, как цыганенок,

Возвращается домой. !

Есть Сентти, ребенок милый,

К тетке он верхом летит,

Полон нежного участья,

С ней лепечет, говорит.

Всё грустит Нарспи-молодка,

Всё печальная сидит;

Только деверя сынишку!

Любит, славного Сентти…

Всё грустит Нарспи-молодка,

Всё печальная сидит;

Забывает злое горе

В разговоре лишь с Сентти.

Дал же бог ребенку душу,

Что таким он славным стал;

Чтобы мог играть, смеяться —

Птичье сердце даровал.

Да, в ребенке семилетнем

Нрав чувагшский неспроста:

Если глазки плачут, все же

Улыбаются уста.

Льнет Сентти красивый к тетке,

Всё лепечет про свое,

И умильными словами,

Утешает он ее:

«Тетя, тетя, полно плакать,

Вынь платок, утри глаза.

Прогони свое ты горе,

Пусть не катится слеза».

Тахтаман, наш зять почтенный,

Помнит свадебную клеть:

Каждый день со свистом вьётся

Над его женою плеть.

Истязания безмолвно

Терпит бедная жена.

Бьет безумный муж — не знает,

Что судьба его темна.

Кто-то раз пришел к ним на дом,

Тахтамана подозвал

И в отсутствии супруги

Что-то шепотом сказал.

Тут Нарспи заходит с пивом,

Гостю ковшик подает.

Только гость ушел, нагайка

Принялась учить ее:

«Вот какая ты девица!

Значит, там с Сетнером ты

Убежала в лес средь ночи,

Да еще из-под фаты!»

Бьет жену, мученьям разным

Подвергает Тахтаман.

Всё растет дурная слава,

Слух худой среди селян.

Да, случается на свете!

Ведь в потемках по углам

Зло немалое творится, —

Нет числа таким делам.

Холят, любят и лелеют

Дочь свою отец и мать;

Замуж выдадут — муж старый

Начинает ревновать.

Вот нашли для дочки мужа —

Богатея мать с отцом.

Но, коль нет любви меж ними,

То какая польза в том?

А когда чета в согласье

И в любви, —пускай бедна,

Всё равно живет счастливей

Богача стократ она.

Бей, пори жену, хозяин,

Душу вынь ты из нее!

Поступай с ней, как с собакой,

Истязай, замучь ее!

Бей нещадно, чтоб с насмешкой

Не мирилась седина!

Истязай Нарспи, скорее

Чтоб состарилась она!

Но смотри, чтоб самому же

Не раскаяться потом...

Бей, чтоб юность не глумилась

Над почтенным стариком!..

После свадьбы пролетело

Три недели; до сих пор

Всё Нарспи терпела, молча,

И побои и укор.

На четвертую неделю,

В ясный вечер, в тихий час...

(Нет, постой, об этом деле

Заведем поздней рассказ.)

Преступление Нарспи

Солнце встало: гор вершины,

Долы, реки — всё светло.

Земли дальние согрело

Благодатное тепло.

Ясный летний день ласкает

Так же щедро Хужалгу.

Всё живое пляшет, скачет

В роще, в поле, на лугу.

Звонко, радостно запели

Пташки песенку свою.

Словно лебеди, девицы

За водой сошли к ручью.

Лишь в одном просторном доме

Нет ни звука. Тишина.

И сидит в нем молодица,

Свесив голову, бледна.

Тахтаман, поев на зорьке,

В поле выехал свое.

А жена одна томится,

Безысходна грусть ее.

«Вышла замуж поневоле,

По велению родных...

Не на радость вашей дочке

Вами выбранный жених.

Не жалея, дочь родную

В даль чужую, злую даль,

В руки жесткие, чужие

Вы отдали навсегда.

А теперь она страдает,

Нет ни в чем отрады ей.

Старый муж, как над собакой,

Измывается над ней.

Ах, зачем меня так грубо

Разлучили с милым вы?

И зачем своей я раньше

Не сгубила головы?

Для чего с врагом жестоким

Под одной мне кровлей жить?

Не покончить ли с собою?

Как всё вынести? Как быть?..

«Замуж выдали насильно—

Здесь я счастья не найду.

Нет, родительская воля

Лишь на горе, на беду.

Замуж выдали насильно —

Мир безрадостен вокруг.

Из-за вас, мои родные,

Одинок любимый друг.

Замуж выдали насильно —

Честь растоптана моя.

Чтя родительскую волю,

Исстрадалась только я.

Замуж выдали насильно —

Жизнь тоски и мук полна.

За смиренье, за покорность

Что мне даст теперь она?

Замуж выдали насильно —

Здесь я счастья не найду.

Нет, родительская воля

Лишь на горе, на беду...

«Но в Сильби живет мой милый,

Не найду ль защиты в нем?

Он могучими руками

Не расправится ль с врагом?

Нет, чем мне с собой покончить,

Я злодея погублю.

Чем терпеть все истязанья,

Тахтамана я... убью.

Только сил моих довольно ль?

Как отсюда вырвусь я?

О мой пюлех, помоги мне!

Как же быть? Горю я вся...

Сгинь, злодей, иль я погибну!

Муки ада дни таят.

Сделай ты свое мне дело,

Услужи сегодня, яд!.. »

Так Нарспи исходит грустью,

Вся душа ее кипит.

В голове решимость злая

Страшный замысел родит.

Солнце жаркое, играя,

Поднимается в зенит;

Тихо клонится к обеду,

Ярким пламенем блестит.

Мир сияет, мир ликует;

Всё поет, звенит, гудит.

А Нарспи в избе рыдает,

Сердце рвется из груди.

Вот верхом на коромысле

Скачет маленький Сентти;

Шумно, весело заехал

Мальчик тетку навестить.

Бьет храбрец свою лошадку

Свежим ивовым прутком;

Тетку, как бы ненароком,

Легким трогает пинком.

Но и он в недоуменье

Вдруг играть с ней перестал

И на улицу с лошадкой

Поскорее ускакал.

Дует, плюет молодица,

Суп помешивая свой;

Под котлом огонь пылает,

Извивается змеей.

; «Через семьдесят морей

Едет бабка Шабадан.

Дунь, старуха, плюнь ты в супь, —

Пусть погибнет Тахтаман!

Островов чрез шестьдесят

Скачет бронзовый пуган.

Прискачи скорей, пуган, —

Пусть погибнет Тахтаман!

На горах — на тридцати

И одной — котел-латунь:

Суп, варись; варись в нем, змей;

Ты, злой муж, варись в аду!»

Дует, плюет молодица,

Суп помешивая свой.

Закипает ужин смерти

И бурлит, шипя змеей.

Поздно, к сумеркам лишь, с поля

Возвратился муж домой.

На столе в глубокой миске

Суп дымится роковой.

Тахтаман взял ложку с полки,

Сел, хлебнул, посмаковал.

«Вкусный вышел суп сегодня!»—

Честь он ужину воздал.

А потом, сверкнув белками,

Показал кулак большой:

«Вкусный суп, садись да кушай, —

Крикнул он жене, —не стой!»

— Ничего, поем и после,

Я не очень голодна. —

Ах, Нарспи тут не стерпела, —

Удалилась прочь она.

У сеней сидит, на землю

Слёзы льет, а Тахтаман

Продолжает насыщаться,

Ест, шатаясь, точно пьян.

Ешь отравленный свой ужин,

Тахтаман, да поплотней,

Доотвала ешь; отныне

Ты не муж жене своей.

Ты погиб уже навеки,

Ты — не мира властелин!..

«Эй, Нарспи, войди скорее!

Спать хочу, постель стели.

Попахал, приутомился,

Всё нутро горит огнем.

Суп водой запил холодной, —

Показалась мне вином».

Тут Нарспи вошла послушно,

На полу старик сидит.

Весь он корчится от боли,

Задыхается, дрожит.

Постелила жена мужу,

Уложила, не дыша.

Раза два его рвануло,

И простилась с ним душа.

В мире жизнь одна пропала

В наказание за зло.

Успокоился чувашин,

Всё от сердца отлегло.

Жутко женщине: стол, стулья

Словно ожили в тени;

Долго с жалостью смотрели

На холодный труп они.

Но настала ночь, и в доме

Всё покрылось мглой густой.

Тахтаман жену пугает

Длинной мертвою рукой.

Жизнь окончена; с постели

Человеку вновь не встать.

Ненакормленной скотине

Он не сможет корм задать.

Кони, что весь день пахали,

Ржут голодчые; увы,

Вам хозяина-кормильца

Не видать, сироты вы!

За околицей осинник

Шелестит слегка листвой,

В вышине играет ветер

С полуночиою звездой.

Хушалгинские чуваши

Спят давно глубоким сном.

Лишь сова кричит протяжно,

Пролетая над гумном.

Из-за леса выплыл месяц

И торчит, как белый рог.

Тихо-тихо, осторожно

Перешла Нарспи порог.

Легкой тенью проскользнула

За ограду вдоль гумна,

И, задами выйдя в поле,

К лесу бросилась она.

Посмотреть ее желая,

Месяц долго следом мчал.

Только лес тревожно что-то

За беглянкой прошептал.

Вот бежит Нарспи, несется

Темным лесом все быстрей.

Лес застыл в молчанье строгом,

Страшно, жутко в чаще ей.

Неуклюжие деревья

Машут сучьями, листвой,

То и дело преграждают

Путь Нарспи во тьме густой.

Арзюри играют, скачут

И, пытаясь зацепить,

Вдруг протягивают, молча,

Руки длинные к Нарспи.

Налетел внезапно ветер,

Лес взбесился, ошалел:

«Тахтаман, держи беглянку!»

Ветер дико заревел.

«Вот бежит она, злодейка,

Муж, лови свою жену!.. »

Словно тридцать три шайтана

Лес взвывает: у-у-у!

Рано встав, одевшись наспех,

Побежал играть Сентти;

Сел верхом на коромысло,

К тетке ласковой летит.

Прибежал. Но тетки нету.

Дядя что-то долго спит,

Не добудишься, и мальчик

Озадаченный стоит.

Тут вошел какой-то взрослый,

Вдруг застыл на месте он.

Постоял с минуту молча,

Посмотрел и вышел вон -

Погодя еще немного

Был весь дом людьми набит:

«Как скончался Тахтаман наш?

И куда ушла Нарспи?.. ».

Как ии спрашивай — ответа

Мертвый вам не сможет дать

А Нарспи — в лесу дремучем,

Вам ее не отыскать.

В Сильби

А в Сильби настали будни,

Тихо зажило село.

Отшумел беспечный симек

И веселие прошло.

Пестрядинные рубашки

Видны в поле там и тут.

Наш чуваш, как вол, в работе,

С песней вэялся он за труд;

Поднимается с зарею,

В степь широкую идет,

Позакусит и скорее

Косу светлую берет.

Так, моленья полевые

Справив, сеном занялись;

На лугах большие копны,

Точно башни, вознеслись.

Звон косы еще не смолкнул

Над нескошенной травой,

Смотришь — зреет рожь густая,

Блещет колос налитой.

Много всяких разговоров, —

Ведь язык-то без костей.

Может, есть и доля правды

В том, что слышно средь людей.

И в Сильби судачат также:

Всё «Нарспи» да «Тахтаман».

Знают все давно, как грозен

Этот скряга и коштан.

Опасаясь Мигедера,

Тихо, втайне от него,

Свесив головы, селяне

Говорят про дочь его.

Как Сетнер услышал это,

Так куда-то в тот же час,

Мать свою одну оставив,

Удалился, не простясь.

Люди, в поле поработав,

Едут к ужину домой;

Имена Нарспи, Сетнера

Повторяют за едой.

Зашагал Сетнер и быстро

Скрылся в чаще, разъярен.

О страданьях милой слыша,

Смерть сулит злодею он:

«Потемнеет, ночь наступит,

Повстречаюсь я с врагом.

До восхода солнца сердце

Перестанет биться в нем.

Рассветает, день начнется

И проснется человек.

Враг мой будет спать и больше

Не пробудится вовек.

Встанет солнце, всё согреет,

Буду я в лесу. Тебе

Не подняться враг. Не будет

И Нарспи в твоей избе».

Но Нарспи сегодня ночью

Дом покинула одна;

Да, сама до встречи с другом

От врага ушла она.

В лесу

Лес шумит, гудит дремучий,

Не видать просвета в нем.

Налетит внезапно ветер

И завоет всё кругом.

Лес шумит, гудит дремучий,

Адским голосом ревет.

Бесы ль там разбушевались,

Арзюри иль прочий сброд?

Ветер в бурю вырастает,

Крутит всё — вблизи, вдали.

Воет темный лес, деревья

Гнутся чуть не до земли.

Беспрерывные над лесом

Тучи черные бегут.

Разрывая тьму густую,

Землю молнии секут.

Гром гремит, грохочет, глушит,

Мир едва ли нынче цел.

Дождевой поток рекою

По ложбинам зашумел.

Лес дремучий, лес дремучий,

Что так грозно ты шумишь?

Что ты воем, диким свистом

Душу бедную страшишь?

Лес еще неугомонней

Плачет, воет и ревет.

Не оставь, помилуй, боже!

День последний настает!

Ах, куда теперь деваться

Мне с преступной головой?

Ах, и как мне со своею

Сладить грешною душой?

Как он сир, Сетнер несчастный,

С горем горестным своим!

Как поют в лесу деревья

Песню буйную над ним!

Вот идет тропой и, словно

Хочет бурю заглушить,

Он поет, поет детина,

Подавляя боль души:

«Лес дремучий, лес дремучий,

Что так грозно ты шумишь?

Что ты воем, диким свистом

Душу бедную страшишь?

Ах ты, горе мое, горе!

Не сжигай мои мечты.

И зачем у сиротины

Отнимаешь радость ты?

Знать, на муки, на страданья

Породила мать меня.

И от этих мук, терзаний

Гибнет молодость моя.

Не погибла бы, да бедность

Погубила молодца.

Бедность — ладно б, да людскому

Неразумью нет конца.

Ничего б и неразумность,

Да нашелся недруг злой.

Не помеха б враг, да, видно,

Так назначено судьбой».

Всё поет Сетнер, и буря,

Эту песню подхватив,

По глухим трущобам с плачем,

С завыванием летит.

Горек тот напев тоскливый,

Раздирает душу он.

Вместе с бурею далёко

Улетают вопль и стон.

Тихо-тихо замирают

Звуки в пропасти лесной.

И доходят эти слезы

До другой души родной.

Кто-то там в ответ рыдает

В чаще, боль свою глуша.

От жестоких мук другая

Там терзается душа.

Парень слышит чью-то песню,

Чутко ловит каждый звук,

Снова громко запевает

С буйной бурею сам-друг:

«Лес мой чёрный, лес дремучий,

Что шумишь так грозно ты.

Напевая, как подруга,

Будишь мертвые мечты?

Лес мой темный, лес дремучий,

Сироту не обмани;

Напевая, как подруга,

Душу тщетно не мани.

Лес широкий, лес дремучий,

Правду - истину скажи!

Пожалей меня: живою

Мне подругу покажи...

Чу! Ко мне шагает кто-то...

Женский облик вижу я:

Добрый, милостивый боже!

Ты ли, ты ль, Нарспи моя?.. »

Встречу любящих с поклоном

Старый дуб благословил.

Ветер стих, и смолк лес темный,

Словно выбился из сил.

Тучи черные за лесом

Порассеялись вдали.

Птицы в гнездышках запели,

Солнце яркое палит.

На росу в траве щедрее

Солнце льет тепло свое.

Паре любящей ласкаться

Солнце яркий свет дает.

Ясный день звенит, сверкает,

Что за дело дням дурным?

Двое весело шагают,

Что за дело остальным?

Но в лесной глуши зловещей

Черной птицы слышен писк:

Тахтамана призрак бродит,

Душу требует Нарспи.

Отец и мать

В ветхом домике Сетнера

Рядом милые сидят;

За столом убогим, низким

Скудный ужин свой едят.

Мать Сетнера от соседей

Простоквашу принесла;

Соль достала в солонице,

Да краюху из стола.

Разговор горячий льётся

За едой у молодых.

А старушка-мать в сторонке

Тихо внемлет слову их.

Вспоминают о прошедшем:

О счастливых, мирных днях,

Хороводах, посиделках,

О весёлых вечерах.

Вдруг в сенях раздался топот

Чьих-то ног, и тут же в дверь

Со своей женой-старухой

Входит старый Мигедер.

Старуха

Мы пришли узнать-проведать,

Нет ли нашей дочки здесь.

Люди добрые сказали,

Тут она... Ну так и есть!

Мигедер

Дочь, Нарспи... Да дочь ли это?

Перед честными людьми

Как осмелилась меня ты

Опозорить, осрамить?

Чем на свете недовольна

Ты была? За что же так

Любишь, дочь моя, Сетнера?

Что имеет он, бедняк?

Дочь родителей богатых,

Как ты поступила? Как?

Ведь невиданным бесчестьем

Запятнала старика.

Старуха

И зачем ей было надо,

Глупой, мужа убивать,

Да с Сетнером непутёвым

Ночью по лесу блуждать?

Мигедер

Слава богу, я худого

Слово в жизни нес лыхал.

Моего покоя даже

Киреметь не нарушал.

Дом мой добрый покровитель

Пирешти оберегал.

Потому меня в деревне

Каждый чтил и почитал.

Был я пюлехом отмечен,

И любил меня харбăн.

Синим небом, ясным солнцем

Верный промысел мне дан.

А теперь склонился низко

Я седою головой.

И твоим поступком чёрным

Омрачён день светлый мой.

Старуха (к Мигедеру)

Да Сетнера пробери ты,

Чтоб своё он место знал!

Чтоб мозолистой рукою

Нашу дочку не хватал!

Мигедер

С малых лет её растил я

И во всём ей угождал.

Ради дочери любимой

Век богатство собирал.

В ясный день и в ночь глухую

Сна спокойного не знал.

Ради дочери стараясь,

Глаз моих я не смыкал.

А потом гадал и думал,

Замуж как её отдать;

Да старался побогаче

Жениха ей подыскать.

Выдал замуж, справил свадьбу;

Что сегодня за напасть?

Знать, с седою головою

Ни за грош мне и пропасть?!

Старуха

Не жалеешь мать родную,

Провалиться бы тебе!

Кто тебя вскормил? Не я ли

О твоей пеклась судьбе?

Мигедер

С малых лет берёг и холил,

Любовался красотой.

И меня же дочь сегодня

Погубила с головой.

С нашей волей поступила,

Точно с девичьим кольцом,

Седину не пощадила

Ты у матери с отцом.

Не помога и богатство,

Да и речь не помогла.

С женихом таким и дура

Так себя бы не вела.

Нарспи

О родитель, как мне, юной,

Было жить со стариком?

Не в богатстве благо; благо —

В человеке, в нём самом.

Старуха

Но, но, дерзкая, довольно,

Не болтай, закрой свой рот.

Мать свою совсем изводишь,

Бог тебя накажет вот!

Мигедер

Так меня ты осрамила!

Что все станут говорить?

"Не забудь про дочку, старый!»

Будут злобствовать, корить.

Что б, однако, ни болтали

Горлопаны день и ночь, —

Честь хотя и замарала, —

Всё равно моя ты дочь.

Выйдем, доченька, покинем

Захудалый этот дом.

И, пока не вся в грязи ты,

Мужа нового найдем.

Не горюй, Нарспи, вернемся,

Твой отец ведь жив пока.

Если честь и пострадала, —

Ведь родитель твой богат.

Старуха

Да пойдём скорей, собака!

Нет того, чтоб слушать мать...

Знай, Сетнер, знай, пес бесстыжий:

Ты — богатому не зять!

Нарспи

О родители, зачем вам

Так корить меня сейчас?

И зачем зовете дочь вы,

Опозорившую вас?..

Старуха

Вот ещё заговорила!

Ты послушай-ка её!

Мигедер

Помолчи, старуха, хватит,

Пусть расскажет дочь своё.

Нарспи

Я не девушка, зачем же

Возвращаться мне домой?

Чтобы снова нелюбимый

Измывался надо мной?

Нет, отец, и не зови ты:

Поздно. Я у вас опять,

После этих злоключений,

Женихов не буду ждать.

Вы меня растили, верно,

И любили дочь свою;

Но я выросла, — вы душу

Не увидели мою.

Я просила, умоляла,

Заклинала слёзно вас;

И в ногах у вас валялась

В тот последний, страшный час.

Вы же дочь свою родную,

Хоть и вырастили, да,

Но, продав ее за деньги,

Погубили навсегда.

В детстве мне вы говорили,

Что вы любите меня:

Доставали всё, чего бы

Ни просила в доме я.

А девицей—год лишь сроку

Я отца просила дать, —

Обругал отец жестоко,

В косу мне вцепилась мать.

Ах, зачем мое желанье

Сокровенное, родной,

Не исполнил ты в то время?—

Я была б теперь иной.

И зачем ты дочь родную

Волку жадному отдал?

Всё своё блаженство, счастье

Ты в одних деньгах искал...

Да, в моих страданьях, муках

Виноват, отец, ты сам.

Коль Сетнер не будет зятем,

Я не буду дочкой вам.

О родители, с Сетнером

Я прошу благословить.

И тогда мы вечно вместе

Будем все в согласьи жить.

Старуха

Вон что дочь твоя городит,

Соблазнил, знать, чёрт Сетнер!

Ии! Вернемся-ка мы лучше,

Плюнь на дочку, Мигедер!

Мигедер

Ыых, Сетнер! Припомню! Ты мне

Погубил дитя! Тебе ж,

Дочь жестокая, век сохнуть

В этой вот курной избе!

В дом отца ещё сама ты

Прибежишь, придет пора!

И тогда сама увидишь,

Как отец желал добра.

Да, пойдём теперь, старуха,

Возвратимся мы домой.

Больше нечего сказать нам

Нашей дочери родной.

Старуха

Гибнуть, сохнуть вам, подобно

Сучьям голым, вечно тут!

По-собачьи жить, доколе

Ваши кости не сгниют!..

Дочь родную проклиная,

Удалились мать с отцом.

И на улице старуха

Крепким тешится словцом.

От стыда краснея, солнце

Закатилось. Пала мгла.

Мать Сетнера с тяжким вздохом

Убирает со стола.

Четыре смерти

Всех даров земных желанней

Сон тому, кто утомлен.

И в Сильби сегодня люди

Погрузились в сладкий сон.

Спят глубоко поселяне.

Дремлет чёрный лес; порой,

Просыпаяся от ветра,

Шелестит слегка листвой.

Вот из леса две телеги

Показались. Вот они,

Пароконные, к деревне

Держат путь в ночной тени.

Вот раздался крик ужасный,

Сразу в душу он проник,

Услыхал один и тут же

Побежал стремглав на крик.

А телеги с громким стуком

Повернули быстро вспять,

Подкатили к тёмной чаще

И пропали в ней опять.

Шум и гам кругом поднялся.

Всполошились все в ночи.

«Мигедер ограблен!» — кто-то,

Разрывая тьму, кричит.

Задыхаясь, к Туригасу

Люди толпами бегут.

— Что случилось? Что случилось?—

Друг ко другу пристают.

«Мигедера обокрали,

Всё забрали со двора!

Бога ведь не побоялись,

Провалиться бы ворам!

Да зарезали обоих

Мигедера-то с женой!

А работников сначала

Опоили водкой злой.

Хоть Сетнер на крик старухи

Прибежать успел, но вор,

Окаянный, прямо в череп

И всадил ему топор!»

Мигедер убит. Богатство

Всё забрали, не деля.

Бога ведь не побоялись,

Поглоти воров земля!

И Сетнер погиб, бедняга,

Под злодейским топором.

Никогда в Сильби такого

Не знавал никто в былом.

Мигедера дочь не в силах

Плакать — слёз Нарспи не льёт;

В опустевшем отчем доме

Стала — с места не сойдёт.

Но в груди кремнёвый жернов

Грузно вертится у ней;

А под ним немое сердце

Рвётся всё больней, больней...

Ах, как только боль прорвалась,

Так и рухнула Нарспи;

Лишь потом, придя в сознанье,

Зарыдала средь избы:

«О родители, зачем вы

К жизни вызвали меня?

Показали свет — и вижу

Лишь страданья в мире я.

О мой бог, мой добрый пюлех,

Ты зачем мне душу дал,

Коль ни в чём бедняжке юной

Счастья-доли не послал?

О душа моя, за что же

Ты на казнь осуждена?

В целом мире оказалась

Лишней только ты одна... »

Так Нарспи, скорбя и плача,

К полевым воротам шла,

Вышла в поле и к долине

Конопляной побрела.

У людей, ее встречавших,

Грусть в глазах была видна.

О сегодняшних событьях

Толковали до темна.

На другое утро в поле

Хлебороб не выходил:

Помня пятницу, чувашин

День свой праздно проводил.

Но девицы, как бывало,

Не посмели петь, играть.

Парни тоже не решились

На досуге поплясать.

Старики у переулка

Собрались: продать хотят

Мигедеров дом и тихо

Меж собой совет вершат.

Только нет Нарспи, послали

Верховых её искать.

Все отправились убитых

В путь последний провожать.

Над могилою просторной

Насыпь свежая, как холм.

И Сетнер в гробу дубовом

Спит глубоким, вечным сном.

В полдень стали с удивленья

Все руками разводить:

Труп Нарспи нашли; не знают,

Как теперь и поступить.

Все гонцы одно и то же

Привезли, коней загнав:

Что в долине Конопляной

На ветле висит она...

Там же и похоронили

Под ветлой её потом.

А могилу окружили

Из орешника плетнём.

Солнце село, ночь настала,

Всюду спит чувашский люд;

Заалел Восток — он снова

Принимается за труд.

Для Нарспи же нашей бедной

Навсегда настала ночь.

Лишь в гробу, навеки тёмном,

Скорбь дано ей превозмочь.

Так судьба её сложилась.

Так Нарспи средь мук и бед,

Жертвой став суровых нравов,

Умерла во цвете лет.

Приоткрыл ей пюлех щедрый

Мир без края, без конца.

Стала девушкой пригожей

В ласках матери, отца.

Милость пюлеха разумной,

Доброй сделала её;

А родительская воля

Стала петлей для неё.

В тесный гроб легла, оставив

Славу честную свою.

Песни грустные сложила,

Все их помнят и поют.

И поныне сильбияне

Суховейною порой

Поливают дёрн над нею

Родниковою водой.