Где ты золотая птица

    

Содержание:

ГДЕ ТЫ, ЗОЛОТАЯ ПТИЦА?

ГДЕ ТЫ, ЗОЛОТАЯ ПТИЦА?

Глава 1

Обычно Илле просыпается легко. Даже в самую рань. Открыл глаза, и пожалуйста – он уже на ногах. Солнце еще не взошло, но первые лучи его уже заполнили комнату мягким, золотисто-малиновым светом.

Илле сбрасывает одеяло, опускает ноги на дощатый пол. Пол холодный, и Ильке от этого прикосновения хочется забраться обратно в тёплую постель. Но Илька преодолевает это желание и бежит к умывальнику. Студеная утренняя вода быстро гонит сон. И он, цепляясь за еще теплые, не облитые водой места, постепенно отступает. Илька плещет себе на лицо, хлопает мокрыми ладошками по плечам, груди, бедрам.

Домотканое холщовое полотенце окончательно прогоняет дрему, Илька бежит домой одеваться.

– Анне, – потихоньку зовет он, – анне! Ответа нет.

– Засоня! – с досадой обзывает себя Илька. – Проспал!

А ведь маме доктора запретили рано вставать. Но ее неспокойный характер не переделаешь. Уже встала, подоила мохнатую козу Фроську и повела ее на луг. Пастись. Ну, что бы подождать еще хоть полчаса! Отвел бы Илька. И подоил. Он умеет. А то все сама, все сама. Не идут у Ильки из головы слова доктора. «Ты вот что, береги мать, – сказал он тогда, сурово поглядывая на Ильку, – заботься о ней».

И Илька старается изо всех сил. Ведь с тех пор как отец ушел на заработки, он – единственный мужчина в семье. А мама все хворает и хворает.

«Это потому, что переживает за отца, – как маленькому, втолковывал Илле   строгий доктор. – Сердце...»

На столе – кувшин с парным козьим молоком и необыкновенно вкусно пахнущий хуплу. Как замечательно мама готовит!

Но Ильке скучно смаковать еду в одиночестве. Да и дел у него по горло, некогда рассиживаться за столом. Он быстро начинает собираться, берет большой острый нож-резак, веревку, маленькую острую садовую ножовку...

– Илле, уже встал? – раздается из сеней голос матери. – Что это так рано?

– Как же рано, ты-то ведь еще раньше успела! – с обидой отзывается Илька. И добавляет укоризненно:

– Ну что бы с Фроськой случилось! Ведь доктор...

– Ты завтракал? – Мать уводит разговор в сторону – А то смотрю, уже собираешься куда-то?

– Без тебя какой завтрак! – немного резко бросает Илька, но, опомнившись, сразу смягчает: – Да и не хочется чего-то с утра...

– Пойдем, пойдем, а то, знаю я тебя, убежишь опять на целый день.

С грустью и нежностью смотрит Илька на свою анне. Не маленький, видит, как осунулась, исхудала она за последнее время. И куда делся ее румянец, задорные искорки в голубых глазах и радостный, легкий смех! Сильно постарела анне с тех пор, как, поссорившись с директором их лесхоза, ушел на заработки отец. Очень сильно постарела. А ведь недаром дали ей имя – Илемпи; по-чувашски это значит «красавица». Вот когда-то и взял ее, Илемпи, русоволосую, синеокую, статную красавицу, себе в жены смуглый, широкоплечий улып – богатырь, мастер – золотые руки Кирилле.

– Мам, а может, все-таки ляжешь в больницу? Ведь фельдшер советовал. Я справлюсь здесь, не бойся. И Фроську твою не обижу.

– Нет, ни за что! – встрепенулась Илемпи. – Вот найдем с тобой перышко золотой птицы – иволги и пройдет все, увидишь.

Илле и верит и не верит в чудодейственную силу солнечной птицы, однако, когда идет по лесу, приглядывается, не блеснет ли золотом оброненное перышко иволги. Он своими ушами слышал, как бабушка Унисе говорила Илемпи: «Чащоб она, душенька моя, не любит, в светлых лесах проживает. От липового цвету да от солнышка она и набрала золотого блеска, а от лесных трав да цветов – целебную силу. Как прополоснешь перышком родниковую воду в стакане, да выпьешь глоток, да умоешься той водой на заре, так забудешь, как и болеют-то. Войдет в тебя солнца свет и сила трав – никакая хворь не одолеет».

Хочется, очень хочется Ильке верить в это. Уж бабушка-то Унисе обязательно должна знать. Она и целебные травы помнит все наперечет. И фельдшер о ней с уважением отзывается. Но вот что мучает Ильку: нигде, ни в одной книге об этом лечении не написано. Он уж и с учителем биологии советовался. Но тот только посмеялся.

Илле, задумавшись, тянет из глиняной кружки густое душистое козье молоко.

– Ты бы с хуплу, – выводит его из задумчивости голос матери.

– Не хочется больше, – отвечает Илька, – я лучше с собой возьму.

Илле кладет хуплу в целлофановый мешочек и засовывает его в свой самодельный рюкзак. Туда он уже успел положить резак и ножовку. А в особые кармашки попадают цветные карандаши и альбом для рисования.

– Ну, анне, – мягко говорит Илька, – я пошел.

– Смотри не заблудись, сынок, – напутствует его Илемпи.

– Да что ты, мамочка, в первый раз, что ли! Илька выбегает на крыльцо и невольно останавливается.

Перед рассветом прошел дождь, и теперь все вокруг в сверкающих веселых каплях. Солнце уже высоко, но не печет как днем, а тихонько гладит, еле касаясь лица, шеи, обнаженных рук. Илька стоит неподвижно. Его восторженный взгляд прикован к трем молодым деревцам, растущим прямо перед окнами дома.

Первой в ряду стоит красавица-березка. Длинные, гибкие ветви-косы вьются вокруг стройного стана-ствола. Березка эта – мамина.

Когда-то ее оставил отец, расчищая место под новый дом. Много березок и елочек легли под топором Кирилле. Но когда он подошел к последней березке на отведенном под дом участке земли, он восхищенно замер, позабыв про свой топор. Долго стоял Кирилле задумавшись. Потом выдохнул: «Нет, Ивлим, эту оставим. Просто рука не поднимается - красавица, как наша анне».

Так и стали в семье называть ее: мамина березка. А потом Илемпи, потихоньку сговорившись с сыном, ко дню рождения мужа посадила рядом с березкой молодой дубок с широкими, жесткими, как ладони Кирилле, листьями.

Третье дерево – маленький веселый ясень – посадили всей семьей, когда Илька пошел в школу.

Илька хорошо помнит, как, тщательно очистив руки от земли, отец серьезно посмотрел на него, сказал: «Большое событие пришло в твою жизнь, сын. Ты идешь познавать науки. А они делают человека сильным и мудрым. А значит, и добрым. Жизнь коротка, но надо успеть сделать много добрых дел. Вот одно мы уже сделали – посадили дерево».

Стоит Илька на крыльце задумался, даже забыл, куда собрался идти. А путь ему предстоит неблизкий – на дальнее лесное озеро, к густым зарослям ивняка. Там Илька острым резаком нарежет длинные, гибкие прутья, тщательно обвяжет веревкой и понесет тяжелую вязанку домой. Ему много надо заготовить лозы. Из нее он плетет замечательные корзины: большие, удобные – для грибов, лукошки – для ягод, маленькие ладные корзиночки – для различного рукоделия. Научил его этому отец, Кирилле, мастер – золотые руки. Да и у Ильки руки ловкие, работящие. Корзины выходят у него – загляденье.

Каждое воскресенье Илька собирает готовые, просохшие поделки и отправляется в город на базар. Как иначе обойдешься? Сувенирный цех в лесхозе закрыли и никаких поделок больше не принимают, а матери помочь надо – она работает уборщицей в конторе, зарплата невелика. Вот тут-то и пригодилась отцовская наука. Илемпи упрашивала сына оставить это занятие, стыдилась, что сын торгует на базаре. Но ничего не вышло. Видел Илька, что его деньги – большое подспорье в семье, не мог он оставить больную мать одну зарабатывать кусок хлеба.

Есть и еще одна причина, которая тянет Ильку в город. Прошел по поселку неясный слух, будто видели его отца в городе – то ли на вокзале, то ли на какой-то стройке. Недоумевает Илька, почему не заедет отец в родной поселок, не повидается с семьей? Ведь и он и анне так любят, так ждут его! Мечтает Илька, что встретит он отца на базаре или в городе, возьмет за руку, приведет домой, и заживут они снова весело, счастливо и беззаботно, как жили до того страшного дня...

В тот день, как обычно, Илька пошел звать отца обедать. Он любил бывать в цеху, которым руководил отец. Назывался этот цех забавно: «Цех ширпотреба». Чего только не делали в этом огромном помещении, пропахшем волнующим запахом различных пород древесины! И скалки, которыми хозяйки будут ловко раскатывать тесто для вкуснейших хуплу, и тарные ящики, в которых поедут из садов в магазины румяные яблоки, и осиновые бочки, чтобы искусные засолыцики могли засолить в них капусту, огурцы и помидоры. И тяжелые дубовые бочки для душистого солнечного виноградного сока. И сани, в которые будут запрягать быстрых коней. И игрушки, и сувениры, и... да всего и не перечислишь!

Но в тот день Ильке не пришлось побывать в цеху. Он увидел, что отец, стоя на крыльце лесхоза, доказывает что-то директору Партасу Ярмуловичу, горячится, жестикулирует. А тот, откинув полы клетчатого пиджака и заложив руки в карманы, свысока цедит слова, презрительно поглядывая на отца. Илька подошел ближе.

– Это же гослесхоз, а не частная лавочка! – гремел Кирилле Кириллович. – Нельзя же все захапать себе, а остатки раздать знакомым да нужным людям.

– Выбирай выражения, любезный, – роняет Партас Ярмулович.

– Какие уж там выражения! Нам в цех некондиционная древесина идет, а вы не один лесовоз дуба неизвестно куда сплавили. А дуб-то нам самим позарез нужен. Наши бочки за границу на золото идут! Из осины дубовой бочки не сделать! – Отец давно уже перешел на крик.

Партас Ярмулович вскинул голову, качнулся с носков на пятки.

– Дорогой мой, мое дело – приказывать, твое дело – исполнять. Заруби это себе на носу и не суй его куда не следует. А то сильно навредишь себе. Понял?

– Понял, еще как понял, что работать с вами невозможно. Сегодня же подаю заявление об уходе.

Надо было видеть, сколько радости доставил Кирилле директору. Тот чуть ли не замурлыкал от удовольствия. Недаром его рабочие прозвали Бархатный Кот. Все-то у него бархатное, холеное – и пухлые руки, и щечки-пирожки, и вкрадчивый голос.

– Ну-у-у что ж, Кириллов, как говорится, вольному воля. Нет желания работать – уволим. Честь имею! – Партас Ярмулович издевательски поклонился и скрылся в конторе.

Ильку тогда восхитила смелость отца, но при зловещих словах «вольному воля» в душу закралась какая-то смутная тревога. «Вольному воля» – значит, отец больше не будет работать в лесхозе. А как же цех? Ведь все рабочие говорят, что «Ширпотреб» держится только благодаря Кириллову. И как же они теперь будут жить? В поселке не найдешь другой работы, кроме как в лесхозе.

Печальный шел Илька домой, со слезами слушал, как отец строил планы на будущее: он решил уехать искать работу в другие края. Говорил, что, когда найдет работу по душе и квартиру, вызовет к себе семью.

До поздней ночи шептались Кирилле и Илемпи. Утром же, когда Илька проснулся, отца уже не было дома. Потянулись долгие, тоскливые недели, месяцы... Грустные воспоминания Ильки прервал его пес Рекс. Он выскочил неизвестно откуда, весь мокрый от росы, возбужденный и деятельный. Рекс передними лапами уперся в грудь Ильке, тупой лохматой мордой приветливо ткнулся в лицо. Парным, почти горячим языком торопливо облизал подбородок. Тут внимание Рекса привлек аромат пирога, доносившийся из Илькиного рюкзака. Собачий нос так и заходил, втягивая манящий запах. Глаза, приняв сиротливо-просительное выражение, впились в Ильку. Илле расхохотался:

– Ах ты хитрюга! Хуплу учуял! Не выйдет, я не люблю подлиз.

Илька подчеркнуто сердито сдвинул брови.

От грозного окрика хозяина Рекс смутился, прикрыл глаза, но лап с груди не снял. Только передвинулся чуть-чуть, так, что одна из его лап, будто призывая к щедрости, уперлась в самое Илькино сердце. Ну как тут было не сдаться!

– Ладно уж, считай, что этот номер у тебя прошел! – снова рассмеялся Илька, доставая кусок пирога и отламывая половину. – Только не глотай сразу, а то и вкуса не почувствуешь. Жуй хорошенько! Ясно?

Псу было ясно. Он был хотя и хитрый, но деликатный пес. Отошел в сторонку, выбрав место, улегся на брюхо, зажал полученный кусок в передних лапах. Откусил кусочек, поднял морду, чтобы не терять крошек вкусно пахнущего хуплу, блаженно зажмурясь, принялся жевать. Правда, не очень уж тщательно – пирог сам так и таял во рту. А еще Рекс торопился доесть, надеясь на то, что хозяин возьмет его с собой в лес. Такое, правда, редко случается, но вдруг...

Илька и вправду берет с собой в лесные походы своего лохматого друга нечасто. Он любит бродить один. Легким, неслышным шагом обходит он свои «владения» – лес, речку, луга, и натренированный, цепкий взгляд его ловит прекрасное, совершенное, таинственное. Илле умеет находить красоту там, где многие ничего не заметили бы. И когда он находит что-то особенное, неповторимое, замирает, долго вглядывается в поразившую его картину и с волнением выхватывает из рюкзака свой походный альбом. Через несколько минут набросок готов. Можно идти дальше. И уже потом, в тиши Илькиной лесной «мастерской», сделанный наспех набросок превращается в картину. Или же в глиняное изображение. Илька еще сам не знает, что ему нравится больше, – живопись или скульптура.

Вот и сейчас по строгому взгляду мальчика Рекс понимает, что надо оставаться дома. Проглотив последние крошки угощения, он уныло плетется в конуру, бросая все же в отчаянной надежде умоляющие взгляды на Ильку. Но нет. Мальчик тверд. Мало ли что встретится по дороге к озеру? А непоседа Рекс возьмет да и вспугнет такую красоту, что и за всю жизнь потом не увидишь. Птицу редкую, например, или еще там кого... Илле даже своих закадычных друзей Курака и Адама не берет с собой в такие походы. Разве увидишь что-нибудь, когда поминутно раздается: «Илле! Земляники-то сколько, да какая! Просто объедение! Илька, давай грибы собирать! Илька, давай можжевеловые палки вырежем на лук!»

Слов нет – и земляника всем ягодам ягода, и грибы собирать приятно. И лук можжевеловый хорош – на двести шагов стрелу гонит. Но все это мешает ему наблюдать и открывать для себя красоту.

Первой Ильку приветствует величественная дубрава. Могучие, в три-четыре обхвата дубы с неожиданной нежностью богатырей смотрят на высокого, худенького мальчика, спешащего по тропинке. Мальчик им хорошо знаком. Он часто бродит по дубраве, останавливаясь и подолгу наблюдая за игрой молодых белок, за мохнатыми, толстыми шмелями на цветах иван-да-марьи, за только что покинувшими гнезда птенцами.

Дубраву сменяет светлый, веселый смешанный лес. Звучат, переливаются звонкие голоса птиц, слышится стрекотание кузнечиков, жужжание мух и пчел; кажется - весь лес звучит. А то вдруг – раз! – и замолкнет, затаится на мгновение. В такие минуты Ильке кажется, будто на лужайке в зеленой кузнице положили свои молоточки на наковаленки кузнечики-кузнецы, на лесной сцене – дубовом пне – опустили свои смычки кузнечики-скрипачи, отложили ножницы кузнечики-парикмахеры, а у них в креслах застыли степенные дамы – божьи коровки, замерла модница-стрекоза, притихла муха-пустозвонка. И кто их знает – то ли они слушают неведомую музыку, то ли просто играют в веселую игру «замри!». Представил себе это Илька и рассмеялся. «Обязательно надо будет нарисовать такую смешную картинку-шутку «Из жизни насекомых» и подарить анне. Пусть и она посмеется», – подумал мальчик.

Перед самым спуском к озеру Илька наткнулся на большую, поваленную ветром ель. Огромный паук-выворотень широко раскинул лапы-корни, словно угрожая схватить приближающегося мальчика.

«Схватить-то ты меня не схватишь, а вот подарить кое-что можешь», – подумал Илька, обходя вокруг выворотня и внимательно приглядываясь к нему.

И точно! Илька быстро скинул рюкзак, достал оттуда ножовку. Несколько быстрых движений – и в руках у него почти готовая фигурка лося с царственной короной рогов.

Спустившись к озеру, Илька направляется к тому месту, откуда вытекает река Шуршÿ. Корзиночной ивы здесь уйма! На сто мастеров-корзинщиков хватит да еще и останется. А на следующий год из пеньков снова вырастет полноценный ивовый прут. Так что Илька спокоен: вреда природе его заготовки не приносят.

Илька сбрасывает рубашку, закатывает штаны и принимается за дело. Тщательно выбирает каждый прут; он должен быть длинным, ровным, без единого глазка – следа от сучка. Только тогда получится красивая и прочная корзина.

«Птицы красны цветом, человек – делом! – любил повторять отец. – У стоящего мастера всякая поделка – как картинка».

– Эгей! – слышится со стороны леса. – Эгей! Илька оборачивается. С трудом пробираясь сквозь цепкие травы поймы, к нему несется Рекс. Постой, но ведь это же не он так кричал? Так и есть, из леса показываются его друзья – вначале Курак, а затем вконец запыхавшийся толстенький Адам. Их лица раскраснелись – видно, бежали всю дорогу.

– Салам, дружище! Это мы! – закричали ребята, точно Илька мог их как-нибудь не заметить.

– Салам! – Илька сделал вид, что не доволен приходом друзей. – Что, это Рекс вас привел?

– Рекс здесь ни при чем, – весело улыбнулся Курак. – Скорее, это мы его привели.

– Или ты думаешь, что тропинка к озеру только тебе известна? – с вызовом произнес Адам, удивленный холодным приёмом. – Мы и сами по ней, может, миллион раз пробежали.

– А что толку от пустой беготни? – невозмутимо спросил Илька. Ему нравилось поддразнивать ребят. Чудаки! Заводятся с пол-оборота.

– Считаешь, ты один на свете мастер, да? – тут же вскипел Адам. – Да я, если хочешь знать...

– Я что-то твоих способностей не замечал, – снова поддел его Илька.

– Уж во всяком случае, на базар позориться не поеду, – бестактно ляпнул Адам.

Илька похолодел. Если так расценивают его поездки друзья, то что же за его спиной говорят остальные?

А вдруг эти пересуды дойдут до анне! Как тяжело, как больно ей будет!

– А ну, кончай болтовню! – пытаясь смягчить впечатление, скомандовал Курак. – Ты что, спорить сюда пришел или помогать другу? Быстро скидывай одежонку и – вперед!

– Нет уж, ни за что! Можешь сам помогать ему, если хочешь! Мне что-то расхотелось! – Адам сплюнул и, засунув руки в карманы, повернулся к друзьям спиной и побрел прочь.

Курак быстро скинул рубашку и брюки, вытащил свой резак и направился в заросли.

– Эй, пойдем, хватит дуться, – хлопнул он Ильку ладонью, – вдвоем мы такую кучу накидаем!

– Не надо, зачем же позориться...

– Ладно уж, помолчи, я-то этого не говорил. А у Адама сам знаешь как бывает: сболтнет что-нибудь по глупости, разозлится сам на себя – и давай на других кидаться. Язык-то у него знаешь какой – ни одна собака есть не будет. А ну, Рекс, – строго обратился Курак к Рексу, который беспечно развалился на солнце, – отвечай: будешь есть Адамов язык или нет?

Рекс, услышав строгий голос, на всякий случай отвел глаза в сторону.

– Вот видишь, не будет, а ты обижаешься! – с торжеством провозгласил Курак.

Илька рассмеялся. Ребята взялись за резаки.

Быстро растет куча прутьев. Вот уже пора бы и заканчивать, да ребята так приноровились, что и останавливаться не хотят. Ритмично идет работа. Один прут – не годится, следующий прут – хорош. Острый резак без усилий входит в мягкое дерево. И вот еще один прут, сверкая на солнце как бы лакированной корой, летит в кучу.

Уже не раз Илле предлагал другу прекратить работу и отправляться домой, но разохотившийся Курак не обращал на него внимания. Наконец Илька твердо сказал:

– Довольно, не донесем.

– Как это не донесем? – удивился Курак. – Это же не бревна, ты ошибся, это легонькие прутики!

– Увидишь! – отрезал Илька.

– Ну, дело хозяйское... – Курак нехотя отправился к прутьям. – А я бы еще подрезал.

Илька молча разделил кучу надвое и аккуратно стянул веревкой. Получились две плотные вязанки.

– Какую выбираешь? – спросил Илька.

– Да любую, – подхватил ближайшую вязанку Курак. – Ты туда камни, что ли, запрятал? – удивился он, еле-еле устраивая прутья у себя на спине. – Тяжесть-то откуда?

– Какая там тяжесть, это же легкие прутики! – передразнил друга Илька и рассмеялся. Потом серьезно добавил: – Они сейчас сырые и их много – вот и тяжесть. Ну, пошли.

Сырые прутья и на самом деле оказались тяжелой ношей. У ребят насквозь промокли сатиновые рубахи. А до дому было еще далеко.

«Если хочешь поплясать на ярмарке, до праздника надо попотеть как следует», – не раз говорил отец Ильке.

Сам-то он трудился на славу. Бывало, засучит рукава, плюнет на ладони, схватит острый топор и давай тесать дубовое бревно. Сам весь в поту, а все равно улыбается. Радостно трудился атте. «Глаза страшатся – руки делают», – любимая присказка была у него.

Вот показался уже и поселок. Илька прибавил шаг. Хотелось поскорей дойти до дому и сбросить груз с затекших плеч.

– Илле, пойдем через контору, глянем, там, кажется, новый директор приехал, – проговорил Курак.

– Как это новый? – не понял Илька. – Какой директор? Бархатного Кота давно не видал, что ли?

– Да нет, Бархатного сняли, а нам нового прислали, понял?

– Что же ты молчал до сих пор! Ты видел его? Какой он? Откуда? – закидал друга вопросами Илька.

– Не видел, не знаю! – рассмеялся Курак. – Это Адам, как всегда, новость принес.

Ноша стала будто невесомой. Будто не прошагал Илька сегодня много километров. Новость придала ему силы. Еще бы – сменили их давнего обидчика, выжившего его атте из поселка, лишившего счастья всю семью Ильки. А новый? Может, хороший? Может, атте нечего искать работу вдалеке, может, откроют их любимый «Ширпотреб»?

Эти вопросы волновали не только Ильку. Не только он натерпелся от Партаса Ярмуловича – Бархатного Кота. Весь поселок собрался у крыльца конторы лесхоза. Всем не терпелось увидеть нового директора. Он приехал неожиданно, и никто не успел даже посмотреть на него. Сейчас же он сидел в конторе и принимал дела от помощника бывшего директора. А кто решится докучать занятому человеку своим пустым любопытством?

Толпа у крыльца терпеливо ждала, люди лишь изредка обменивались замечаниями, высказывали надежды. А надежды были у всех одинаковые: хотелось бы, чтобы новый начальник был бы хоть немного лучше прежнего.

Ну вот, наконец, двери конторы раскрылись, и он вышел. Вернее, вышли сразу трое. Одного в поселке хорошо знали – это был первый секретарь райкома партии Сергей Васильевич. Последнее время он часто бывал в лесхозе, ходил по поселку, беседовал с рабочими. Второй товарищ бывал здесь реже. О нем только и знали, что он из министерства. Третьего же раньше никто не видел. Не высокий, но ладный мужчина, лет сорока пяти, с открытым, приветливым лицом и внимательными темными глазами. Это и был новый директор.

– Вот видите, с каким почетом встречают вас здесь, – обратился секретарь райкома к нему.

Тот шутливо нахмурился:

– Помилуйте, Сергей Васильевич, где же здесь почет? Где хлеб-соль, оркестр, цветы? Не вижу!

Все как-то смущенно переглянулись. И только мать Курака, молодая и бойкая Парчкăн, нашлась:

– С нежданным гостем и похуже случается, бывает, что замку да засову кланяется. А мы же вот все тут собрались, хотя весть о приезде только знакомая сорока на хвосте принесла.

– Знал бы, что тут такие насмешницы имеются, гонцов-всадников вперед послал бы, право! – рассмеялся новый директор.

Тут уж захохотали все. Секретарь райкома поднял руку, призывая к вниманию.

– Знакомьтесь, товарищи, это ваш новый директор. Товарищ Якуров. И по имени, и по батюшке все то же – Якур Якурович... Так что прошу любить и жаловать. Вам слово, товарищ Якуров.

– Дела у нашего лесхоза, сами знаете, неважные, – начал Якуров. – Долги, невыполнение, закрытие цеха. Много работы впереди. И не легкой. Но, я надеюсь, мы справимся. Будут и рабочие места, и заработки. Это обещаю. А пока рад был познакомиться, так сказать, со всеми разом, но надеюсь в ближайшие дни обойти всех рабочих и познакомиться уже поближе.

– Значит, брагу-медовух надо ставить... Или рюмочку готовить? – спросила все та же насмешница Парчкан.

– Спасибо за честь, но, пожалуй, чашку чаю предпочту, – отозвался Якуров и прибавил, обращаясь ко всем: – Договорились?

Тут взгляд директора скользнул по Илле и Кураку. Заметив вязанки прутьев, Якур Якурович подошел к ребятам и ласково улыбнулся:

– А это, как я понимаю, юные мастера плетеных вещиц. Молодцы! Вы очень нужны будете нам вновь в открываемом цехе! Придете после школы к нам в «Ширпотреб»?

– Да, – коротко ответил Илька.

Директор снова открывает отцовский цех! Хороший он человек! Очень хороший!