Багряный клён

Отрывок из повести

Дерево сказку  читало.

Н. Заболоцкий.

За окном шуршит дождь. Сашка стоит на табуретке и пальцем проводит ломаные линии за сползающими по стеклу дождинками.

Нехитрая игра Сашке скоро надоела. Навалившись всей грудью на широкий подоконник, он долго смотрит за окно.

- Пап.

- Что тебе?

- Почему деревья желтые?

- Осень. В это время все желтеет - и трава, и деревья...

- А вот и нет! Вон стоит красное дерево.

Я откладываю свежую газету и подхожу к окну.

Во дворе у нас растут березы, липы. За ними багрянится клен. Принес я его прошлой осенью из леса и посадил на пустом месте. Когда все зеленело, он среди густоты был незаметен. А сейчас - гляди-ка как загорелся!

- Клен это, - говорю я.

- А почему он такой?

- Солнышка мало. Небо вон который день в тучах. И зябко.

Сашка молчит. Задумываюсь и я, глядя на клен. Напоминает он мне далекое детство военной огненной поры. Потому что какое бы оно не было трудное, всегда остается для нас ярким, многокрасочным, как вот этот багряный клен.

1.

Мы идем на кордон. Впереди шагает мать. В правой руке у нее большой узел с пожитками, а в левой - веревка, конец которой накинут на рога Зорьки. Я тащусь позади, поглядывая на густую зелень всходов по краям дороги.

Вскоре выходим на большак с телеграфными столбами. Балалайка, такая легкая сначала, теперь потяжелела, в нее словно песку насыпали. Она оттягивает мне плечо. И солнце донимает.

- Только бы до леса добраться, - говорит мать, - а там уж рукой подать.

Это она меня подбадривает, чтобы не раскисал. Я смотрю на лес. Он поднимается на гору. В ложбине висит голубоватая дымка. Как будто и недалеко, а идешь, идешь - и все на одном месте.

Интересно, что там, на кордоне, делает Мишка? Отец взял его вчера с собой. Я сразу понял - зачем. Мать не выдержит и придет. Правильно сделал отец. Он-то хочет в лес, мы с Мишкой тоже хотим, а мама - ни в какую. И началось это вскоре после возвращения отца с фронта.

Вернулся отец, когда еще был снег. Без левой руки, с медалями на армейской гимнастерке. Целую неделю по вечерам собирались у нас мужики и женщины. Всем хотелось узнать, как там, на войне-то? Поскольку скамейка, табуретки и даже порог, на котором устраивались курильщики, были заняты, нам с Мишкой ничего не оставалось, как сидеть на печке. Оттуда мы слушали разговор взрослых.

Отец сидел в переднем углу, худой, бледный, хрипло кашлял. Но глаза поблескивали. И вообще он был возбужден от внимания к себе.

Мы уже наизусть знали его рассказ  про последний бой, но все равно слушали с интересом.

- Сижу в окопе и гляжу на березовую рощу в низинке, - рассказывал отец. - Небольшая она, полосой стоит перед нами. Листья уже золотятся. И мысли у меня самые домашние. Лес-то, ну, точно как у нас за Грязнухой. Вот, думаю, по той тропинке пойти, обогнуть березняк - как раз к кордону выйду.

Тут взревели моторы. Начинается. В окопах зашевелились. Стали к бою готовиться. Я тоже кладу гранаты поудобнее. Вдали вздрагивают вершины берез - ползут танки. Один показывается напротив меня - туполобый, тяжелый, с огромным стволом на башне. Прет напролом, а за ним просека остается. И поворачивает он туда, где по моим представлениям Грязнуха должна быть.

Невмоготу мне стало. Выскакиваю из окопа, делаю несколько прыжков вперед и швыряю гранату: получай, фашистская гадина! Танк споткнулся. Я зажигательную бутылку вдобавок метнул. Ну, а тут и меня самого... Больше уж ничего не помню. Очнулся на лазаретной койке и весь в бинтах.

К концу рассказа отец каждый раз устает, торопливо закуривает и поникает. Все молчат. Вот она какая - война.

Мать отпаивала отца молоком, из творога пекла румяные лепешки. Понемножку он поправлялся. Но работать лесорубом, как прежде, уже не мог.

Однажды пришел домой оживленный и сказал, что из Грязнухи лесник ушел на фронт. Мать всплеснула руками:

- Неужто и таких стали брать? Он же старый.

- Добровольцем ушел, - пояснил отец и прибавил задумчиво: -  На его место нового человека ищут. И он так посмотрел на мать, что от догадки у меня екнуло сердце. Мне сразу захотелось в лес. Но мать начала говорить, что она еще с ума не сошла, чтобы оставить собственный дом и переехать в казенный, из которого в любое время могут попросить.

- Ну хорошо, - сказал отец. - Будем жить в собственном доме. Только куда я с одной-то рукой и дырявой грудью, а? Эх, мать!

- После такого разговора отец несколько дней ходил хмурый, молчаливый.

Как-то утром, проснувшись, я выглянул из-под одеяла. Мать в чулане разводила огонь на шестке. Отец стоял в проходе и говорил:

- Больше не могут, и так уж ждали. Надо сегодня ответ дать.

- А как же дом?

- Опять! Ведь не только домом жив человек, а и делом. Понимаешь, делом? Только там я буду на месте. Ноги целы, голова на плечах. Да и люблю я лес, сама знаешь.

Мать со вздохом сказала, что все равно не поедет. Отец махнул рукой и вышел во двор. Долго сидел он на чурбаке в сарае. Я несколько раз подходил к нему, но он меня не замечал. Потом куда-то ушел. Вернулся только к обеду и, захватив с собой Мишку, подался в лес.

Мальчишки, узнав, что Мишка с отцом ушел на кордон, спрашивали меня:

- И ты пойдешь?

- Пойду, - отвечал я, хотя и не знал, как все получится.

На меня смотрели с завистью.

Вдоволь наигравшись с мальчишками в прятки, я под вечер вернулся домой. В избу не хотелось. Я залез на забор и, свесив ноги, глядел на далекий заманчивый лес. Он чернел тучей, обложившей весь горизонт. Невысоко над лесом висела луна. Наверно, светила зверям, чтобы они не натыкались на деревья. Где-то в той стороне был кордон. Я никогда не видел его, и мне он представлялся огромным домом, плотно окруженным высоченными дубами, ветви которых лезут прямо в окна. А ночью, конечно, вокруг волки воют. И среди них тот, про которого рассказывала соседка тетя Марфа. Она работает в лесу. Частенько приходит к нашей матери почитать мужнины письма с фронта. Так вот, она говорила, что около кордона бродит какой-то старый волк и вечерами воет, как в трубу дует. Наверно, он и сейчас воет. Мишка слушает и боится. А скорее всего он спит и ничего не слышит. Вот если бы мне туда... И я до слез рассердился на мать: ну что бы ей согласиться!

Сзади меня дернули за рубашку. Я обернулся. Кто-то прижался к забору и хихикнул. Ну, конечно, Нинка Мурзина. Только она так может - хи-хи!

- Хочешь крапивой по ногам? - сказал я зло.

- Ну уж... - Нинка шагнула в сторону.

- Мечтаешь?

- Тебе-то что.

- Злюка.

И убежала.

Я посидел еще и вошел в избу, молча лег в постель. Мать долго возилась в чулане, потом подошла ко мне, присела на краешек кровати и хотела было погладить меня по голове, но я отстранился и сквозь слезы упрекнул ее:

- Ты не любишь папу...

- Помолчи, - сказала мать.

- Вот и не буду молчать... Ты никого из нас не любишь...

Мать тихо отошла. А утром я увидел во дворе Зорьку. В это время она обычно была в стаде, а тут - дома. Зорька беспокойно кружила по двору и ревела, просясь в стадо.

Я понял все и обрадовался. Мама молча собирала узел...