Встреча с Чапаевым

    

Отрывок из поэмы

Мне не забыть,

Как над сильбийским лугом

Качало нас, голодных,

Ветерком,

Как мы несли

Мешочки с диким луком,

С таким же диким-диким чесноком

И щавелем.

Несли домой,

Чтоб мамы

Варили щи.

И вот и вся еда.

 

Плаксивый голос чибиса

Над нами,

И в придорожных копанках -

Вода.

Вода... Вода...

И в ней кусочки неба

Обманчивой синели глубиной.

Вода... Вода...

А нам бы ломтик хлеба

Один на всех.

Хотя бы просяной.

Хотя б какой.

Ведь мы его не ели

Давным-давно.

Наверно, с рождества...

 

Но и тогда

У нас

В тщедушном теле

Таился бес -

Зачинщик озорства.

Он  щекотал  нам

Пятки и лодыжки

Таким смешным

И жарким языком,

Что мы,

Забросив за спину лаптишки,

Пускались вдруг

По травам босиком.

 

Набегавшись,

Садились полукругом

На  бережку

Иль в роще где-нибудь

И кислый щавель заедали луком,

Стараясь страшный голод

Обмануть.

 

О, время детства! Канувшие были,

Войны  гражданской

Грозная пора.

Страшась ее,

Мы  все-таки  любили

Ее грома

У дальнего бугра.

 

Они гремели,

Сотрясая рамы,

Но не сулили скорые дожди...

Мне шел восьмой.

И говорила мама,

Что у меня

Все счастье впереди,

Что будет хлеб пшеничный,

Будет каша

И соль в солонке:

Не ленись - соли.

И улыбаясь грустно:

- Ведь не зря же

Тебя в сорочке гуси принесли... -

А где они, те гуси?

Вот загадка.

Сорочка где?

Не говорила мать.

На мне была рубашка

Вся в заплатках,

Такая,

Что нельзя уже стирать.

Но мне, мальчишке, хныкать

не пристало.

 

Мужчина я!

Я это понимал.

И убегал.

И горя было мало!

В солдатиков с мальчишками играл.

На всех на них, солдатиках, -

Шинели.

И все они, солдатики,

С ружьем...

А были дни -

Мы шарики шрапнели

В мешочки собирали за селом.

На дне речушек,

В пересохшем иле,

На склонах гор,

Поросших чабрецом.

Потом мы эти шарики топили

И бабки заливали их свинцом.

И вновь - игра!

Не в салки,

И не в прятки,

И не в лапту,

А в бабки.

Вот - игра!

 

О, детство, детство!

Цыпочные пятки.

Голодная,  веселая пора!

Оно -

Мое далекое начало -

Во мне,

Как прежде,

Бьется под виском.

Я помню все.

И то, как нас качало,

Давно не евших,

Сонным ветерком.

И то, как шли,

Пропахнув диким луком,

Травой съедобной...

Тишина кругом.

Сияло солнце

Над сильбийским лугом,

Над всей землей.

И вдруг ударил гром.

Ударил сухо,

В синеве,

Без вспышки,

Без молнии,

Без тучки над рекой.

И мы, столпившись,

Замерли, мальчишки:

Откуда он,

Безоблачный такой?

И не дыша,

Уняв сердцебиенье,

Стояли мы - ладони у бровей.

И нам в глаза

Глядело запустенье

Непаханых,

Несеяных полей.

Кругом ни колоска.

Лишь по-кулацки

Сцепились   здесь

Бурьян да лебеда.

 

И сытый суслик

Свистом конокрадским

Сквозь зубы

Нас освистывал тогда.

Ему-то что!

 

Не сдохнет с голодухи.

Он - царь земли,

Когда земля в беде.

А где же пахарь -

Золотые руки,

И сеятель суровый?

 

Где он?

Где?

Быть может, он

Еще живет на свете,

А может, пал

С буржуями в боях.

 

Коса и серп

Ржавеют под поветью

На исчервленных

Тоненьких жердях.

Не ржет и лошадь,

Пахаря тревожа.

Ее скелет репейники сосут.

 

У потолка

Висят хомут и вожжи

И ждут,

Когда их на руку возьмут.

Земля, земля!

Ты набухала кровью

И поднимала

Сорную траву.

Ты приходила булкой к изголовью

Во сне

И уходила

Наяву.

 

В курной избе,

Осевшей кособоко,

От нас неподалеку,

Через двор,

Я помню, жил

Мой сверстник черноокий

И чернокудрый

Друг мой Никанор.

 

Мы летом с ним

Ходили за грибами,

Весной за щавелем,

Как братья-близнецы,

И так дружили с ним,

Как наши мамы,

Как наши

Молчаливые отцы.

И мать его,

Как мать моя,

Бывало,

Муки древесной

В ступке натолчет

И чуть ржаной посыплет -

Мало-мало, -

Замесит хлеб

И в печке испечет.

 

И вот с такого хлеба,

С повилики,

Со щей щавельных

В тот голодный год

Мой друг опух

И, помню,

С криком диким

Он обхватил

Свой каменный живот.

И мать над ним

Кружилась, как в тумане,

Кружилась

И не знала, чем помочь.

А он кричал:

- Убей меня, маманя!

Скорей убей! -

Кричал и день и ночь.

И я стоял

Над ним,

Над самым верным

Дружком своим.

И мог бы век стоять!

Но я не плакал.

Потому, наверно,

Что так не мог,

Как плачет его мать.

На третью ночь,

На пепельном рассвете,

Мой друг затих.

И я увидел смерть.