Цветы эльби

    

СОДЕРЖАНИЕ

 

ЦВЕТЫ ЭЛЬБИ

СОЛОВЕЙ

 

ЦВЕТЫ ЭЛЬБИ

 

Как во темном бору цветы алые,

Цветы алые, ровно звездочки,

Яркий свет от них по густой  траве,

Для кого они горят-светятся?

Как я вышла на люди красавица,

Смотрят все на меня – не насмотрятся.

- Ну и девица, красна ягодка.

Эх, для кого она, красота моя?

                         Из народной песни.

 

 Мы перегнали табун на луг Тимерле. Лошадям здесь приволье – трава до колен. И пастухам удобно, захочешь развести костер, за хворостом далеко не нужно ходить, кругом – кустарники, сухостой. Собирай только, не ленись.

Солнце зашло, и небо стало гуще синьки, упала прохлада...

Лошади рассыпались по лугу, ищут, где трава посочней. Пастухи прилегли отдохнуть, а мне захотелось размяться, сходить на ближайший холм Чегерчек и оттуда поглядеть на вечернюю землю. Я позвал Ендимера. Дед любил побродить, но сейчас лишь рукой махнул – умаялся за день.

Тропка вывела меня на вершину. Луга внизу уже подернулись сизой кисеей тумана, а верхушки леса были розовые от солнца. Я обернулся и замер. Неподалеку, в ложбине, алой копной цвели георгины, большой, ухоженный куст в кольце из зеленого дерна. Откуда они здесь, вдали от дороги? Я спустился вниз. Вблизи цветы казались еще ярче, крупней.

Я долго стоял, любовался, потом решил: сорву один цветок, отнесу деду. И только подумал, как позади раздалось:

− Не трогай! – И я увидел Ендимера верхом на коне. Силуэт всадника с минуту недвижно маячил на фоне синего неба: – Не надо, – повторил старик, медленно спешиваясь. – Это цветы Эльби!

−Эльби? − спросил я дрогнувшим голосом: появление деда было неожиданным.

Ендимер, наклонясь, поправлял спутанные ветром побеги. Потом сел на травянистую оградку, закурил.

−Так и знал, дойдешь до цветов – сорвешь, − хмуро обронил дед, – вот и примчался.

−Мучи, откуда здесь эти цветы? Ведь георгины-то... садовые.

−Э-э-э.. ачам, − прервал меня дед, − долго, рассказывать!

Но я уже чувствовал, что тут какая-то тайна и что дед не удержится – расскажет.

 − Это случилось давно, когда на чувашские племена напал хан Тимер, что значит железный. Говорят, жестокая битва была на этом месте. − Дед рукой показал в сторону луга. − Враг был силен. Дрогнули, отступили чуваши. − Дед покачал головой. − И вот, понимаешь, в самый трудный момент с холма послышалась песня. Гордая такая и печальная.

И молодые, и бородатые воины сразу узнали голос Эльби.

Красавицей слыла она. Что лицом, что походкой − ну прямо княжна писаная. А голос у нее был − краше соловьиного. Нет уже на земле нашей таких певиц. − Ендимер даже рукой махнул. − Так вот, услышав голос Эльби, бежавшие остановились. Девушка пела о войне, о клятве, данной воинами матерям и невестам, о мужестве и гордости мужчины, который способен с улыбкой погибнуть, защищая родную землю.

Коль злодей нападет на нас,

− «Прочь», − ответим мы, сыны соколов.

Возьмем в руки еще сабли острые,

Не сносить головы врагу.

Кружит в воздухе тополиный пух,

Далеко он не улетит,

Бежит по полю, бежит злобный враг,

Далеко он не убежит.

− Да, стар уже стал, многие песни ее забылись, − дед кашлянул.

− Когда мальцом был − знал. Бабка моя часто пела.

Замечательные были песни! Прямо за душу брали. − Дед, сожалея о прошлом, прищелкнул языком. − Так вот, остановила песня бегущих, сердца отвагой заполнила. Вспомнили люди о долге своем - о родных, о любимых, о детях.

И откуда сила взялась − ударили по врагу, земля задрожала. Засверкали сабли, секиры.

А Эльби все пела. Свистели над ней тугие стрелы, но девушка стояла, скрестив на груди руки и продолжала петь. Враги рвались к ней, знали, откуда к нам сила пришла. Много их полегло на лесных холмах, но тут из-за кустов ринулась свежая сотня, наши бросились было наперерез, да не успели.

Как подрубленная яблонька упала девушка на сыру землю.

Упала Эльби − на устах недопетая песня. На траве – кровь алая. И тогда повела наших воинов месть. Побежал враг, не выдержав натиска. Говорят, владыка их, сам Тимер, едва ноги унес. Раненый вскочил на коня и ускакал, и после этого будто бы дал клятву никогда не ступать на землю чувашей. − Дед выбил потухшую трубку, кивнул на цветы. – Весной выросли здесь цветы. Никто их не сеял. Цветы не простые, это капли крови Эльби, оттого они алого цвета. – И немного помолчав, добавил: − Не я, люди так говорят.

Мы оба молчим. Холмик Чегерчек утопает во мгле. В траве невидимые стрекозы завели вечерний концерт: − Чек-черик, чек-черик.

Мне кажется, будто они поют: «Чеп-черех, чеп-черех», что значит по-чувашски − «жива она, жива, жива».

Я почувствовал на плече ладонь Ендимера.

− Идем, однако, ачам. Пожалуй, заждались нас у костра. Он подошел к коню, быстро сунул ногу в стремя и вскочил в седло.

− Постой, мучи!

Взбежал я на холм и, сложив ладони у рта, громко крикнул:

− Бо-бо-бо, Хлат, Хлат, бо-бо-бо!

Издалека донеслось тревожное ржанье. Скоро послышался топот: «тубурдук, тубурдук, тубурдук».

 − Ми-ха-ха-ха-а-а! – протяжно заржал Халат, подскакав ко мне. Я потрепал его челку. Хлат потерся мордой о мое плечо, замотал головой.

−Умница, стригун. Добрый, а седла не терпит, и узды − тоже. Схватишь его за гриву, и он послушен.

«Эх, − подумал я с сожалением, − скоро тебя запрягут». − И крикнул деду. − Айда, мучи, наперегонки! Дед улыбнулся.

− Нет уж, сынок, старику с молодым не тягаться. Ты вон с ветром соревнуйся.

Я свистнул протяжно, и Хлат взял с места, будто на крыльях, плавно, легко понесся с холма, только ветер загудел в ушах. Загудел, зашептал, и в этом шепоте и свисте, в дробном постуке копыт рождалась стройная мелодия: то звонкая, то печальная, и на миг показалось, будто поет далекая Эльби. Поет и зовет меня, а куда – неизвестно.

 

СОЛОВЕЙ

Всего прекрасней трели

соловья на зорьке.

                    Из сказаний

 

Дед Ендимер пригласил меня в соседнюю деревню Карабай Шемуршу, где жила его внучка. «Скоро год, как не видел ее сынишку, моего, стало быть, правнука. Наверное, уж совсем большой».

По правде сказать, у меня не было особого желания разъезжать по гостям. Но уж очень любопытным показалось само название деревни. Кара – черный, бай – богатый – татарские слова.

Слышал я от стариков, будто в давние времена, восставшие чуваши убили здесь близкого друга пришлого хана-мурзу Карабая и разгромили его войско. Так ли? Кто знает.

А дед Ендимер между тем нахваливал тамошние места. Мол, деревня – у самого леса. За околицей большое озеро, в нем карасей, хоть руками лови. А в круг сады, по вечерам соловьи поют − заслушаешься.

Одним словом – уговорил.

Встретили нас хорошо.

Подняли тост за встречу. Дед Ендимер и зять Василий. Дед с каждой чаркой зятя чествовал:

− Ох и хорош у меня зятюшка, другого такого не сыскать на свете.

Дядя Василий только отмахивался, смущаясь:

− Уж ты скажешь... А зачем искать − одного хватит.

Но больше всех радовался деду маленький Пинер. Как залез к нему на колени, так и остался. То игрушку ему покажет, то картинки − сам рисовал и дома, и лошадей и сельсовет с красным флагом на коньке. А дед все расспрашивает внука, что к чему, серьезно так. Потом карандаш попросил и сам себя нарисовал − с бородой трубкой во рту. И обоим было весело. Недаром говоря старый, что малый.

Нам с дедом постелили в большом шалаше, под яблоней. Пахло прохладой, скошенным сеном, от свежей кружилась голова, и, засыпая, я все еще слышал голос деда и внука.

Проснулся на зорьке, прислушался.

− Тют-тют-тют, т-ю-ю-ют!

Соловей! Он пел где-то совсем рядом, в кустах. Осторожно, стараясь не разбудить старика, я направился к выходу. Дед поднял голову.

− Соловей, − прошептал я, словно извиняясь. Ендимер, не говоря ни слова, вышел следом за мной. Трели неслись справа, где поблескивала росой молода яблонька. Мы стояли, затаив дыхание. Минута, другая Дед негромко спросил:

− Понимаешь, о чем он поет?

− Н-нет! − удивился я, вслушиваясь в печально нежное щелканье. − Как же это понимать?

− А так, − в голосе деда прозвучал холодок. − Ты лучше слушай. О любви поет.

На мгновение соловей умолк. А затем снова запел, но уже по-иному, резко, с переливами.

− Песня проклятия, − объяснил дед.

Я пожал плечами. То любовь, то проклятие. Послушать деда, так у соловья – целый репертуар. Словно он человек, а не пичуга малая.

− И так всегда по утрам, − сказал дед. − Нравится? − Я не успел ответить, Ендимер продолжал. − Росло здесь когда-то маленькое деревце, вроде кустарника. Называли его керенют. Веточки тонкие, листья, как монетки. Весной каждый год распускались золотисто-розовые цветы. Однажды невесть откуда прилетел сюда соловей. Увидел чудесные цветы и запел.

Так они и познакомились. Керенют и соловей полюбили друг друга и поклялись никогда не разлучаться.

Соловей каждую ночь прилетал к керенют, садился на веточку и пел свои песни.

Но недолго длилось их счастье. Беда ходит за радостью, ревность – за любовью. А зло не спит: глаза у него бессонные.

Узнал об их любви мороз, разозлился и решил отнять у них счастье, его-то самого никто не ждал, не любил − вот и завидовал другим. Повадился каждую ночь в сад.

Однажды соловей задремал под утро, прижавшись к любимой. А мороз только того и ждал.

Очнулся соловей, а керенют замерзла, листочки опали. Ветки в белом инее.

− Керенют, − взмолился соловей. − Отзовись!

Долго звал он свою подругу! Каждую весну прилетал, думал оживет. Но керенют так и не проснулась.

Вот почему свои лучшие песни поет соловей по утрам, на самой зорьке. Вспоминает свою любимую, зовет ее. А потом загрустит и начнет проклинать злой холод, и звучит над землей проклятие... И снова обрадуется, славит солнечный день, потому что солнце сулит надежду. Вот!

Дед поднял палец. В эту минуту он был похож на малого ребенка...

А соловей все щелкал, в нежном неистовстве песни я и впрямь уловил надежду.

«Неужто и вправду, − подумалось мне, − ждет, надеется». Но если даже птицы верят в счастье, в будущее, так людям и подавно нельзя унывать. А уж если к кому и подкралась беда, пусть встанет пораньше, придет в соловьиный сад да послушает.